Еврейский монах – «Ха-Арец» 19.9.2007

Он родился евреем, принял христианство и приехал в Израиль доминиканским монахом, чтобы вновь вернуть Церковь к ее еврейским корням и создать «еврейскую церковь». На похоронах о. Бруно Хуссара, основателя «Дома Исайи» в Иерусалиме и еврейско-арабского поселка Неве-Шалом («Оазис Мира»), Месса сочеталась с Каддишем. На его могильной плите выгравированы слова: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», на иврите и на арабском, а также крест и звезда Давида.

Всю свою взрослую жизнь отец Бруно Хуссар был доминиканским монахом, но вовсе не обычным монахом. Хуссар, который родился евреем и принял новую веру на третьем десятке своей жизни, продолжал сохранять глубокую связь с иудаизмом. У себя дома, в основанном им еврейско-арабском поселке Неве-Шалом, он имел обыкновение зажигать субботние свечи и читать молитвы Кабалат Шаббат («Встреча Субботы»). Он старался соблюдать еврейские праздники, по крайней мере те, источником которых является Библия (священная также для христиан), и его друг Менахем Ависар рассказывает, что, когда он жил в Доме Исайи на улице Агрон в Иерусалиме (этот дом, также им основанный, был предназначен для сближения между евреями и христианами), он любил прогуливаться по близлежащему району ультра-ортодоксов «Шаарей Хесед» («Врата Милости») и не раз откликался на просьбы дополнить миньян в синагоге. [для полноценной еврейской молитвы необходимо присутствие десяти мужчин-евреев, которые и составляют миньян. – прим. пер.]

Хуссар родился в 1911 году в Каире, в то время под британским контролем, – городе-космополите. Символом этого космополитизма были и его родители: оба евреи, но отец из Венгрии, а мать – из Италии, и ни один из них не отличался сколь-нибудь существенной еврейской самобытностью. В детстве Бруно не получил никакого еврейского воспитания. В определенный момент отец ушел из дома; Бруно и двое его братьев остались с матерью. Когда ему было 18 лет, они эмигрировали во Францию.

Хуссар получил высшее образование и диплом инженера. Он даже работал несколько лет по специальности, пока не разразилась Вторая Мировая война. Но еще перед тем, вскоре после окончания института, он решил принять христианство и впоследствии даже стал монахом в доминиканском ордене, известном как «хранитель печати» христианского богословия и возглавлявшем инквизицию со времени ее создания в XIII веке.

В своей автобиографической книге «Когда поднималось облако» (опубликованной на французском) он подробно излагает обстоятельства своего обращения в христианство. Все началось с похорон друга-христианина: «Я еврей, и впервые присутствую на мессе. Церковный обряд, эмоции, тело человека, которого я знал столь сильным и полным энергии, а теперь лежащее в открытом гробу… Все мысли и чувства, что уже в течение некоторого времени подспудно шевелились во мне, прорываются наружу, и мне совершенно необходимо понять то, что мои друзья знают или кажется, что знают: каков смысл всего этого?»

Поначалу он хотел пуститься в духовное странствие сам, не обращаясь к священнику либо какому другому духовному наставнику, опасаясь, чтобы на него не повлияли недолжным образом. Но однажды он увидел объявление о лекции на тему, которая его очень занимала: противоречие между верой в Бога и фактом существования зла в мире. Он не устоял перед соблазном и пошел на лекцию, что и положило начало его общению с лектором – отцом Фессаром, который стал его духовным наставником. Под его влиянием он решил в конце концов принять христианство. Свой выбор доминиканского ордена, несмотря на его репутацию «слишком интеллектуального», Хуссар объясняет в своей книге довольно случайным обстоятельством: знакомством с доминиканским священником, который повлиял на него.

В книге он рассказывает, что когда когда он пришел с этой новостью к матери, она заплакала, но потом сказала всего лишь: «Если ты счастлив, то и я счастлива». Хуссар явно не пишет об этом, но из всего его рассказа создается впечатление, что его обращение в христианство вытекало из поиска фигуры отца, так как его настоящий отец исчез из его жизни, и, разумеется, из того факта, что у него не было никакой базы существенного еврейского воспитания, которое могло бы служить противовесом очарованию христианства и открыть ему духовность иного рода.

Когда нацисты захватили Францию, Хуссар, несмотря на свое христианство, оказался под их прицелом. Он бежал на юг страны, где правил коллаборационистский режим Виши, а не сами нацисты. Но и там не было полной безопасности, и ему неоднократно приходилось менять место жительства. Его близкая подруга Анн Лё-Мэньян, участвовавшая в основании поселка Неве-Шалом, рассказывает, что «несмотря на опасность для жизни, Бруно никогда не отрицал своего еврейства. Всякий раз, когда его спрашивали, не еврей ли он, он только увертывался от прямого ответа. Он ощущал себя евреем, и не хотел пользоваться тем, что официально он таковым не числился».

Шоа (Катастрофа европейского еврейства) углубила в личности Хуссара особую сторону, которая проявилась и развилась именно после его обращения: чем более углублялось его постижение христианства, тем более укреплялась его связь с еврейством. И если в детстве еврейство не имело для него никакого значения, то теперь, именно как христианин, он начал углубляться в свои еврейские корни. Когда возникло Государство Израиль, он решил связать с ним свою судьбу. Прошло пять лет, прежде чем он смог осуществить свое решение, и в 1953 г. он прибыл в Израиль с миссией от доминиканского настоятеля о. Авриля, желавшего открыть здесь Дом Исайи, который был бы посвящен искреннему сближению евреев и христиан. На самом же деле, как постепенно прояснилось, намерения Хуссара шли гораздо дальше: создать христианскую общину, которая попыталась бы вновь срастить церковь с ее еврейскими корнями – по подобию первохристиан, которые были, по сути дела, одной из иудейских сект конца эпохи Второго Храма.

Независимо от него, примерно в то же время с похожей идеей приехал в Израиль Йоханан Элихай, в отличие от Хуссара происходивший из абсолютно католической семьи. Они подружились. Элихай рассказывает, что идею «еврейской церкви», как прозвал Хуссар свое озарение, разделяли в то время немало христиан (которые не обязательно соглашались с названием «еврейская церковь», но придерживались сходного мышления), и, по его оценке, в то время в Израиле около двух тысяч человек участвовали в различных группах, объединяемых этим общим направлением мысли.

По-видимому, этот относительный расцвет объясняется двояко. С одной стороны, чувство вины вследствие Катастрофы привело христиан Западной Европы к поиску связей с иудаизмом, и с другой стороны, как оценивает сам Элихай, тысячам христиан из Восточной Европы, во время Катастрофы состоявших в браке с евреями, идея «еврейской церкви» давала чувство принадлежности. Но церковному руководству идея не понравилась, особенно тот факт, что в этих группах имелась склонность произносить христианские молитвы на иврите, вместо общепринятой латыни.

Элихай, который в основном и переводил молитвы, рассказывает, что тогдашний Папа Римский Пий XII (известный своим молчанием во время Катастрофы), пытался запретить новый обычай. Тогда сторонник общины Кардинал Тиссеран напомнил Пию, что, когда первые миссионеры пришли в Восточную Европу и хотели перевести молитвы на славянский язык, правивший в то время Папа им запретил, аргументируя это тем, что что у Церкви есть лишь три священных языка: иврит, греческий и латынь. Эта история сама собой свидетельствует, что ничто не возбраняет христианам молиться на иврите. С того момента, улыбается Элихай, «Папа больше не создавал проблем общине».

Хуссар пробыл в Израиле пять лет, прежде чем осуществилась его идея Дома Исайи. Тем временем он служил священником в христианской школе в Яффо. Доминиканцам, от имени которых он был послан в Израиль, было нелегко принять идею такого дома, не столько из-за его «нео-иудейского» характера, сколько из политических опасений – как бы из-за самого факта основания доминиканского учреждения в Западном Иерусалиме не пострадали доминиканцы в странах Востока, и особенно их важнейший археологический институт Ecole Biblique (Библейская Школа), расположенная в Восточном Иерусалиме – в то время под контролем Иордании.

Однако Хуссар не сдавался, и в 1958 году открылся-таки наконец Дом Исайи в Иерусалиме, в здании, предоставленном орденом лазаристов (маленький орден, почти не имеющий членов в Израиле), рядом с тем, где ныне располагается американское консульство. Дом был назван в честь пророка Исайи, в некоторых пророчествах которого христиане усматривают намеки, возвещающие приход Иисуса в этот мир. Этот дом, официально действовавший как монастырь, явно отличался от общепринятого в христианских монастырях, и не только тем, что там молились на иврите, как это делал Хуссар еще до его открытия.

Элихай, который вообще-то не был монахом этого монастыря, но вследствие своей дружбы с Хуссаром был там как дома, рассказывает о существенной поправке, внесенной там в чин христианской молитвы: «Мы изменили принятое христианское именование Марии, по которому ее называют «Матерь Божия», так как на иврите это звучит неудобовразумительно. Вместо того мы называли ее просто «Матерь Иисуса Иммануила» [ Имману-Эль на иврите означает: с нами Бог. – прим. пер.].

Это место выделялось также своей очевидной скромностью: лишь один крест, без изображения на нем распятого Иисуса (Элихай: «до принятия христианства римским кесарем Константином в четвертом веке нашей эры крест вообще не был особым христианским символом, первохристиане и не думали превращать орудие пытки в религиозный символ. Ведь это как если бы кто стал поклоняться мечу, которым был пронзен его отец»), и вообще никаких статуй ни картин, соответственно еврейской заповеди «не делай себе изваяния и никакого изображения».

Хуссар искал во Франции других доминиканских монахов, которые разделяли бы его видение и сотрудничали бы с ним в Доме Исайи. Таких нашлось двое: Жак Фонтэн и Марсель Дюбуа, чей авторитет профессора философии Еврейского университета придал дому также и интеллектуальный статус. Через некоторое время число монахов еще пополнилось: к ним присоединились Габриэль Гроссман, чье имя свидетельствует, что и он был крещеным евреем, и Франсуа Бланшетьер.

Кроме того, дом этот как магнитом притягивал многочисленных христиан и евреев, которых судьба либо мировоззрение связали с другой религией. Одним из них, рассказывает Лё-Мэньян, был Даниэль Руфайзен – крещеный еврей и монах-кармелит, известный своим отвергнутым иском в Багац  (Высший Суд Справедливости) с требованием признать его евреем. Также самый знаменитый из крещеных евреев нашего поколения Кардинал Жан-Мари Люстиже (бывший до самой своей недавней смерти архиепископом Парижа) поддерживал личные отношения с Хуссаром, хоть и вне контекста Дома Исайи. 

Дом Исайи отличался от обычных христианских монастырей не только своим внутренним направлением, но и образом жизни. Хуссар хотел, чтобы дом был открыт для всех, чтобы там свободно себя чувствовали и евреи, и далекие от монашества христиане. Такой подход привел к конфронтации с Дюбуа. Как рассказывает Ависар, друг одного из монахов - Бланшетьера, с которым они вместе учились в университете, и который был своим в Доме Исайи: «Дюбуа гораздо больше придерживался формальностей. Он хотел, чтобы дом функционировал во всем как монастырь, с жесткими и ясными законами. Он не понимал, как это я мог свободно приходить в кельи монахов и мы там с ними сидели и изучали иудаизм, для него это было немыслимо.»

Параллельно со своей деятельностью в монастыре, Хуссар активно работал на Втором Ватиканском соборе. Это была инициатива тогдашнего Папы Римского Иоанна XXIII – созвать международный католический собор, который бы заново сформулировал веру Церкви. Усилия Хуссара были сосредоточены, разумеется, на выработке позиции Церкви по отношению к евреям, где Церковь впервые пересмотрела свой подход, перестав возлагать ответственность за убийство Иисуса на весь еврейский народ в целом, а стало быть и стараться усмотреть в страданиях евреев на протяжении истории долю наказания за этот «грех».

Элихай: «Бруно не только активно работал над выработкой окончательной формулировки, но также и усиленно убеждал участников Собора поддержать ее. Он разъяснял ее каждому и убеждал. В том, что решение было принято в 1965 году огромным большинством (2 221 за, и только 88 против – в основном епископы из арабских стран либо явные консерваторы), есть, среди прочего, и его заслуга». Вследствие этого он удостоился и вознаграждения от государства – в виде израильского гражданства, которое ранее ему невозможно было получить из-за того, что он не считался евреем.

После Шестидневной войны у Хуссара появилась новая идея: создать поселок, где жили бы вместе представители всех трех монотеистических религий в Израиле. Его друзья из Латруна – из монастыря молчальников – предоставили ему для этой цели 400 дунамов земли, и в 1977 году поселок открыл свои врата. Его первоначальной задумкой было построить поселок для людей религиозных, чтобы диалог развивался не только на почве совместного проживания, но также и на почве совместной духовной учебы. Но когда Хуссар начал сколачивать ядро поселка, ему стало ясно, что ответившие на призыв не очень-то соответствуют его мечте: среди «представителей» всех религий подавляющее большинство свою религию не практиковали, и многие из них (особенно из евреев) вообще оказались атеистами и стремились скорее к межнациональному диалогу, чем к религиозному.

Илан Периш, выросший в Решафим и Керем-Шалом – киббуцах «а-Шомер а-Цаир» [антирелигиозное молодежное движение – прим. пер.], одним из первых появился в поселке и живет там до сих пор. Он говорит об этом так: «К чести Бруно надо сказать, что, хотя мы и не соответствовали его мечте, у него было достаточно гибкости и открытости, чтобы принять нас и не настаивать упрямо на том, о чем он мечтал изначально. Если бы он упорствовал, видимо, Неве-Шалом так никогда бы и не был построен. И еще он всегда говорил, что в наше время самое важное служение Богу – это служение делу мира, и стало быть, кто занимается упрочением мира, тот тем служит Богу, и неважно, кем он при этом себя называет».

Элиас Шабита, один из первых арабов в поселке и в настоящее время председатель кооператива, восхищается также тем, что Хуссар, будучи основателем и главным добытчиком материальных средств (которые он получал, в частности, от христианских групп, еще ранее воспринявших его идею «еврейской церкви»), обычно не пытался в силу своего авторитета навязать свои взгляды относительно характера поселка: «Он сидел на собраниях как любой другой участник, и всегда высказывал свое мнение как рядовой член. Никогда он не пытался заявлять, что из уважения к его заслугам и положению мы обязаны принимать его позиции».

Дорит Шифин, также из старейших членов поселка, рассказывает, что «хотя были люди, которые в момент трудностей или споров между жителями поселка шли к нему, чтобы излить душу, он никогда не играл роли некоего гуру либо начальника, который все сам решает и диктует свое мнение. Его мнение никогда не выходило за рамки доброго совета». С другой стороны, один из членов замечает, что Хуссар все-таки давал понять, что характер поселка не осуществил его мечты: «Например, не случайно, что, будучи основателем, он не переехал насовсем в Неве-Шалом, а делил свое время между поселком и Домом Исайи».

Шифин, ныне директор построенного в Неве-Шалом духовного центра имени Хуссара (чтобы все-таки осуществить что-то из религиозного аспекта его мечты), рассказывает, что «несмотря на то, что Бруно и вправду никогда не старался навязать свою позицию, в одном он все же проявил твердость: он мечтал, чтобы центральное место в поселке было отведено «пространству тишины», куда люди всех религий могли бы приходить и молиться своему Богу так, как они считают нужным. Когда возник проект использовать эту территорию для расширения поселка и прокладку новой дороги, Бруно уперся и даже пригрозил, что покинет поселок, если они это сделают».

И в самом деле, еще при жизни Хуссара там был устроен «дом тишины», а примерно год назад на той же территории открылся духовный центр его имени, под названием «думия-сакина» (думия на иврите – тишина, молчание; сакина – арабское слово того же значения, с религиозным оттенком). Этот центр служит для духовной деятельности и встреч людей разных религий. Шифин рассказывает по этому поводу, что «поначалу Бруно думал построить «дом тишины» треугольным – как символ трех монотеистических религий. Но тут пришел к нему Илан Периш и спросил: «А как же уголок для атеистов?» Бруно отнесся к этому со всей серьезностью, и некоторое время спустя сказал, что заново все обдумал и пришел к заключению, что здание будет круглым, и так и стало».

В последние годы своей жизни Хуссар был болен раком. Один из его друзей расказывает, что он пожелал провести свои последние дни именно в больнице Шаарей Цедек (Врата Праведности), имеющей репутацию религиозной, так как хотел умереть в обществе религиозных евреев. К удивлению некоторых его церковных друзей, он завещал похоронить себя не в Доме Исайи или каком другом монастыре, а в Неве-Шалом. Он умер в 1996 году, и на его похоронах наряду с христианской погребальной мессой звучал и еврейский Каддиш. На его скромной могильной плите выгравированы слова: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», на иврите и арабском, а также крест и звезда Давида. После его смерти настоятелем Дома Исайи был назначен Дюбуа. На первый взгляд, представилась-таки ему возможность превратить этот дом в ординарный монастырь, как ему хотелось. Но, по словам Ависара, «у Дюбуа не было того человеческого тепла, что притягивало бы людей, как у Хуссара». Прошло всего лишь около года после смерти Хуссара, как Дом Исайи был закрыт.

Дюбуа поселился в частном доме; Фонтэн, который специализировался на израильском краеведении, стал экскурсоводом; Гроссман умер еще раньше. Что до Бланшетьера, то он ушел из монастыря за много лет до того; он так привязался к своим однокашникам-израильтянам, что решил снять с себя монашеские обеты, женился на однокурснице и стал профессором истории раннего христианства в Страссбургском университете во Франции.

Также и идея «еврейской церкви» не намного пережила Хуссара. Элихай прикидывает, что на сегодняшний день в Израиле не более 200 человек держатся этой идеи, а в остальном мире – и того меньше. На первый взгляд, огромная иммиграция из стран СНГ, в которой много и не-евреев, могла бы возродить эту идею, подобно как огромная иммиграция из Западной Европы в начале становления государства обеспечивала ее основным «человеческим кислородом» в то время. Но ведь для этого нужны не только верующие христиане, которые приехали бы в Израиль, но и такие личности, как Хуссар, которые направили бы их в сторону интеграции христианства и иудаизма. За их отсутствием, подавляющее большинство иммигрантов не-евреев постаралось раствориться в еврейском населении, а немногие, что продолжали держаться христианской веры, предпочитали делать это в рамках «принятой» Православной церкви, а не в поисках иудео-христианского идеала. Смерть Хуссара стала, таким образом, концом не только истории его бурной и захватывающей жизни, но и уникального религиозного мировоззрения.